петербургские
истории

В этом особняке когда-то жила знаменитая прима-балерина Мариинского театра Матильда Кшесинская, известная не только своей грацией блестящей танцовщицы, но и многочисленными романами. В 1917 году здесь жил Владимир Ленин, балкон его рабочей комнаты стал трибуной для большевиков. Сегодня здесь расположен Музей политической истории России.

В 1904 году некто Александр Коллинг приобрёл участок в 730 квадратных саженей рядом с Троицкой площадью. Год спустя выяснилось, что таинственный покупатель был лишь посредником, а истинная владелица — балерина Матильда Кшесинская. Одна из богатейших женщин Российской империи была известна своими отношениями с представителями Российского императорского дома: в разные годы она крутила романы с великими князьями Сергеем Михайловичем и Андреем Владимировичем. Последний уже в эмиграции стал её мужем.

Особняк возвели за два года по проекту архитектора императорского двора Александра фон Гогена. Публика почти сразу прозвала дом дворцом. И не только потому, что здесь собирался весь цвет, петербургской знати, включая Романовых. В первую очередь — за характерную для дворцовой архитектуры внешнюю строгость. Если экстерьер особняка Кшесинская сделала подчёркнуто сдержанным, то во внутреннем убранстве особенно не стеснялась: лестница и стены из белого мрамора, хрустальные люстры, обитая белым шёлком мебель, малый салон в стиле Людовика XVI... Увы, но пожить в особняке Кшесинской довелось всего 10 лет. После Февральской революции 1917 года дом заняли большевики. И сам Ленин зачитывал с балкона «Апрельские тезисы». Некоторое время Кшесинская боролась за дом, даже подала в суд — в числе ответчиков значился лично Владимир Ульянов-Ленин. Кшесинская выиграла процесс: судья постановил в течение 20 дней выселить все революционные организации из дома. Но большевики решение суда не выполнили — в итоге балерина сдалась и эмигрировала в Канны.

На какое-то время в особняке разместили государственные учреждения, потом здесь был музей Кирова, а в 1957-м здание соединили с соседним особняком Бранта и превратили в Музей Октябрьской революции. После распада СССР комплекс превратился в Музей политической истории России. Первой хозяйке здания в нём посвятили отдельную экспозицию.

Волки, зайцы, мухоморы — чего только нет на фасаде дома Лидваля, щедро украшенном рельефами по мотивам карельских сказок. А когда-то декоративное убранство фасада этого здания вызывало много споров и возмущений со стороны общественности.

«Легкомысленный красавец, накрахмаливший свои две единственные каменные рубашки», — так писал о Каменноостровском проспекте Мандельштам. «Одна из самых невозможных улиц в мире», — говорил о нём же архитектор Леонтий Бенуа. Почему так? Будущий проспект на этом месте начал формироваться почти сразу после основания Петербурга. Но большую часть своей истории оставался лишь транспортной артерией, ведущей из центра в сторону летних дач. Всё изменилось с началом строительства Троицкого моста: как только французская фирма «Батиньоль» в конце 1890-х начала вбивать сваи для постоянной переправы, на Каменноостровском начался строительный бум. Большинство зданий — в стиле модерн, на тот момент самом передовом. Консервативно настроенные горожане и архитектурные критики всегда ругали его. Но особенно вызывающим им казался этот дом, который архитектор Фёдор Лидваль построил для своей матери Иды.

Возмущали общественность и окна странной формы, и пауки на кованых решётках балконов, и рельефы с «мракобесной» карельской флорой и фауной: филинами, лисами и мухоморами. Но главным выпадом против архитектурных нравов тех лет оказалось нечто более прозаичное — здание не стоит на «красной линии». На рубеже XX века существовал негласный канон, согласно которому фасады домов, точно строй солдат, должны были образовывать единый и ровный фронт улицы. И в этом смысле дом Лидваля — настоящий нахал. Мало того что он смещён вглубь улицы, так ещё и центральный вход предваряет просторный двор, бесстыдно открытый на всеобщее обозрение.

Однако, несмотря на ворчание ретроградов, дом этот мгновенно сделал Фёдора Лидваля знаменитым. И принёс ему много новых заказов. В числе более поздних построек архитектора — знаменитый Толстовский дом на набережной Фонтанки и гостиница «Астория» на Исаакиевской площади.

При строительстве ансамбля Австрийской площади, по слухам, вдохновлялись датским королевским дворцом. Так ли это на самом деле, доподлинно неизвестно — но версия правдоподобная.

Восьмиугольная Австрийская площадь без малого век не имела никакого официального названия. Горожане звали её Ватрушкой за округлые линии тротуаров, и своё современное название перекрёсток получил только в 1992 году. Три из пяти зданий, входящих в архитектурный ансамбль площади, — работа мастера модерна Василия Шауба: их легко узнать по характерным башенкам.

Родившийся в Петербурге немец Вильгельм Иоганн Христиан Шауб, хоть и получил в официальных документах русское имя Василий Васильевич, некоторую связь с корнями сохранил. В архитектуре много вдохновлялся североевропейским ренессансом, а ещё был по-немецки трудолюбив. Строил он по несколько зданий в год, а всего за свою карьеру успел спроектировать более восьмидесяти. Ансамбль на пересечении Каменноостровского и Ружейной Шауб выстроил всего за пару лет, соединив в нём элементы югендстиля и барокко. По одной из версий, источником вдохновения стал королевский дворец Амалиенборг в Копенгагене, который тоже представляет собой восьмиугольную площадь с дворцовыми особняками в едином стиле. В случае с Австрийской площадью, правда, ансамбль состоит из пяти зданий, а единым стилем стал модерн, не рококо. Но некоторое сходство заметить можно.

По доходному дому № 13, построенному для почётного гражданина Константина Христиановича Кельдаля, модерн можно изучать как по учебнику. Здесь всё на месте — и заглублённый относительно красной линии фасад, и гранёный эркер на углу. И эффектная башня, в годы войны лишившаяся курантов и флюгера. Впечатление пряничного домика создаёт контраст фактур: ровной и зернистой штукатурки, майолики и лепнины с причудливым растительным орнаментом. Цветы и листья есть не только на самом фасаде, но и на кованых элементах и витражах, которые кое-где сохранились. Например, на последнем этаже в правой парадной можно встретить роскошный витраж с изображением кроны деревьев.

Грандиозное здание с мощными шестигранными эркерами заставляет вспомнить о рыцарях — хотя строили его для сдачи меблированных квартир и комнат. Конструкция, к счастью, оказалась неприступной, как у настоящей крепости: дом устоял даже после взрыва по соседству фугасной бомбы в годы Великой Отечественной.

Ещё одно здание, мимо которого точно невозможно пройти, гуляя по Каменноостровскому, — дом Розенштейна — Белогруда, нависающий над полукруглой площадью Льва Толстого своими башнями. Ансамбль площади особенно прекрасен по вечерам, когда включается художественная подсветка, выполненная в рамках программы ПАО «Газпром» по благоустройству Санкт-Петербурга.

Построено здание было в 1915 году. В эклектичном стиле с редкими для Петербурга элементами английской готики. Участок на углу Каменноостровского проспекта и Архиерейской улицы — так до революции называлась улица Льва Толстого — достался в собственность Константину Исаевичу Розенштейну, заслуженному петербургскому архитектору. На участке уже было одно каменное здание — пятиэтажная жилая постройка с романскими окнами и башенкой. И когда новый владелец начал строительство по собственному проекту, уже существующее здание решили встроить в новый комплекс: границу можно разглядеть до сих пор.

Розенштейн спланировал общую композицию площади и самого здания, а вот оформлять фасады позвал другого архитектора — Андрея Белогруда. Белогруд в тот момент был увлечён Средневековьем и стилизовал здание под английский замок. Намеренно отказался от симметрии, оформил угловые части здания рустовкой, а на одной из башен разместил декоративный циферблат со знаками зодиака. Брутальному внешнему оформлению соответствовали передовые на тот момент инженерные решения. Хотя здание предназначалось для сдачи внаём меблированных квартир, а не для того, чтобы отражать набеги саксов, строили его с повышенным запасом прочности. Основой перекрытий стали сделанные по специальному заказу многопролётные двутавровые балки, имеющие более двух точек опоры. Такая перестраховка, как потом оказалось, была не лишней. Когда в годы Великой Отечественной войны по соседству разорвалась фугасная бомба, только надёжные конструктивные элементы спасли дом от разрушения.

Здание, напоминающее флорентийское палаццо, было построено по заказу эмира Бухарского эмирата. Правда, сам эмир так и не успел в нём пожить. И сегодня половину «многоквартирного дворца» занимают коммуналки.

В мае 1868 года отряд русского генерала Кауфмана разгромил бухарское войско и занял Самарканд, а эмир Музаффар признал зависимость от России, после чего связи Бухары и Петербурга стали гораздо более тесными. В 1910-м эмир Сеид Абдулахад-хан даже приобрёл у корнета Стобеуса участок на Каменноостровском проспекте, где планировал построить себе дом. Но не успел — умер от неизлечимой болезни почек. И участок перешёл во владение его сына и нового эмира Сеида Алим-хана.

Тот заказал строительство здания петербургскому архитектору Степану Кричинскому, известному хорошими стилизациями и умением удовлетворить почти любые прихоти заказчиков. Кричинскому мы обязаны, например, чудным особняком художника Щербова в Гатчине, построенным в духе викторианской Англии. И даже отчасти зданием Петербургской мечети — её строительство, к слову, тоже финансировал эмир Бухарский. Почему для своего собственного дома Сеид Алим-хан выбрал эстетику итальянского маньеризма, история умалчивает.

Со стороны проспекта здание привлекает внимание массивными трёхпролётными арками, изящной лоджией и двумя рядами колонн — нижние утяжелены крупными каменными муфтами. Фасад облицован шишимским мрамором, который в Петербург доставляли с Урала. Ни до, ни после этот вид мрамора в петербургском строительстве не применяли. Фасад мог бы выглядеть сейчас ещё роскошнее, но вмешалась Первая мировая война. Чтобы ускорить строительство, было решено отказаться от балюстрады на третьем этаже, а некоторые колонны сделать из дерева.

Здание было закончено в 1914 году, но хозяин-эмир пожить в нём не успел. От революции он бежал в Афганистан, а его доходный дом в Петербурге национализировали и уже в 20-х отдали под коммунальное жильё. Коммунальные квартиры до сих пор занимают большую часть роскошного здания, и что-то поделать с этим сложно: найти покупателей, заинтересованных в 10–15-комнатных квартирах, сейчас трудно.

Это здание в Петербурге знают как Дом с химерами — а иногда и вовсе зовут зверинцем Малого проспекта. Почему — угадать нетрудно: достаточно одного взгляда на причудливо украшенный фасад.

Создателю этого здания, Александру Львовичу Лишневскому, мы обязаны сразу несколькими открыточными видами Петербурга. Именно он, например, создал знаменитый дом с башней на Пяти углах, на фоне которого стремится сфотографироваться на улице Рубинштейна каждый турист.

Но в памяти горожан Лишневский остался в первую очередь любителем анималистических сюжетов, готики и попросту всякой нечисти. Именно он создал украшенный совами, вампирами и грифонами Дом городских учреждений на Вознесенском проспекте. А также ставший знаменитым на всю страну дом с Мефистофелем на Лахтинской улице. Вы наверняка помните этот случай: в 2015 году самопровозглашённые борцы с оккультизмом сбили несчастный горельеф Мефистофеля с фасада, но на его защиту встал весь город — и Мефистофель вернулся. Доходный дом Алюшинского — ещё одно важное творение «мистического» периода творчества архитектора. Его иногда называют Домом с котами, но чаще — Домом с химерами. Он был построен в 1908-м по заказу Ивана Фёдоровича Алюшинского. По происхождению хозяин участка был крестьянином, проявившим, однако, талант предпринимателя и сумевшим сколотить целое состояние на торговле. За свои заслуги он получил звание потомственного почётного гражданина.

Шестиэтажное здание с небольшим двором-курдонёром и каменным флигелем по функционалу задумывалось как классический доходный дом. Первый этаж, предназначавшийся для торговли, оформлен кирпичом, остальные пять — штукатуркой и зелёной глазурованной плиткой. Главной же декоративной особенностью здания стал лепной декор: фасады украшают всевозможные маски — звериные с разинутыми пастями, плаксивые и растерянные. На центральной части фасада можно увидеть изображения химер в обрамлении чертополоха и медведей, горделиво держащих в лапах щиты. А ещё — кошек с распушёнными хвостами, которые уже более ста лет охраняют парадные двери.

Аптеки в Петербурге прошлого играли особую роль — в них размещались целые лаборатории. И одной из самых известных была аптека Семёна Исаевича Майзеля — известного провизора и фармацевта, — расположенная как раз в этом доме.

По части внешнего убранства этот дом, пожалуй, один из самых скромных в нашем списке. Именно такими — функциональными, но не лишёнными изящества — зданиями в основном и застраивали Большой проспект. Дом принадлежал Семёну Исаевичу Майзелю, провизору и фармацевту, содержащему одну из крупнейших на Петроградской стороне аптек — Матвеевскую. В XVIII веке аптеки обслуживали определённые кварталы. Постоянными покупателями были жители района, и своей клиентурой фармацевты дорожили. Аптеки в то время были не просто местом продажи лекарств, но настоящими лабораториями, где эти лекарства делали. А имя известного фармацевта считалось гарантией качества лекарства. До сих пор в антикварных магазинах в Петербурге можно найти фирменную посуду Семёна Исаевича — пузатые бутылки и пузырьки из цветного стекла с названием аптеки и фамилией фармацевта.

Построил дом в 1902 году архитектор Дмитрий Крыжановский, который во многом определил характер фоновой застройки Петроградской стороны. Человек удивительно деятельный, за время своей карьеры он успел возвести более ста зданий. Только на Большом проспекте он построил или перестроил семь. Но звёзд с неба не хватал: почти все его здания относятся к качественной рядовой архитектуре. При этом как художник Крыжановский много экспериментировал: сочетал элементы модерна с готикой, прусским фахверком и неорусским стилем.

В оригинальном проекте дом Майзеля тоже выглядел эффектнее. Например, изначально предполагалось сделать более вычурные фронтоны, в духе голландской архитектуры. Но от них отказались ещё на стадии строительства. В советские годы здание потеряло навершия-башенки и часть лепного декора. Тем не менее дом до сих пор остаётся отличным образцом модерна, сочетающим растительный орнамент, причудливые маскароны в виде женских голов и облегчённый за счёт изящных колонн верхний ярус.

Совы, в честь которых дом Путиловой и прозвали в народе, бросаются в глаза сразу: хмурые птицы охраняют парадную лестницу. Это здание — признанный шедевр северного модерна, вдохновлённый финским романтизмом. Но восхищались им не всегда.

Сложно поверить, но архитектура модерна, которой мы сейчас так восхищаемся, в начале XX века вызывала у горожан бесконечные споры. Особенно нервно поклонники неоклассики, которая тогда считалась подлинным имперским стилем, реагировали на архитектуру, вдохновлённую финским национальным романтизмом. «Чухонский модерн» — так обидно и уничижительно называли здания, построенные в духе скандинавского Средневековья. Дом Путиловой — один из ярчайших его примеров.

Построен он был в 1907 году по заказу купеческой вдовы Татьяны Николаевны Путиловой. Хозяйка умело заправляла мануфактурой, доставшейся в наследство от мужа, а свободные деньги вкладывала в недвижимость. Строительством занялся Ипполит Александрович Претро — заметный петербургский архитектор французского-шведского происхождения, который в своих проектах активно использовал наработки финских романтиков тех лет вроде Элиэля Сааринена и Ларса Сонка. В числе самых известных работ Претро — сплошь здания в стилистике северного модерна: дом Перцова на Лиговском проспекте, дом Сажина на углу улиц Ленина и Сытнинской и доходный дом Трайнина на канале Грибоедова. Но всё же больше всего архитектора прославил именно Дом с совами.

По-скандинавски основательный и брутальный вид этому зданию придаёт плотная компоновка крупных архитектурных деталей — выступающих эркеров, мансард, лоджий и окон самых причудливых форм, расположенных на фасаде в предумышленном беспорядке. Аскетичный декор выполнен в традиционном для финского романтизма ключе: нижняя часть фасада облицована подчёркнуто грубо обработанным гранитным камнем, стены покрывает фактурная штукатурка и декоративный кирпич. Больше никаких украшений: только эффектная расстекловка стрельчатых окон, напоминающая решётки темниц, да хмурые силуэты сов, охраняющих парадную лестницу.

Никакого ангела в этом здании, которое в народе зовут Домом с ангелом, нет. Фигура, его напоминающая, — отсылка к античной мифологии, которых в декоре дома Товарищества по устройству жилищ вообще неожиданно много.

Большая часть зданий, включённых в этот маршрут, были доходными домами — то есть строились для того, чтобы их владельцы могли в дальнейшем получать прибыль от аренды. Но у дома, перед которым мы стоим сейчас, задача была прямо противоположная. Его построили, чтобы поддержать небогатых выпускников и сотрудников Петровского коммерческого училища, у которых не хватало денег, чтобы снять жильё по рыночной стоимости. Задумка была простой: на первых этажах здания размещались магазины и квартиры для жильцов побогаче — тех, кто мог позволить себе хотя бы скромную ренту. А верхний этаж представлял собой нечто вроде общежития из восемнадцати комнат с общей кухней, — при этом шесть комнат на четвёртом этаже были отданы под убежище для неимущих, где можно было жить безвозмездно.

Здание построили в 1908 году. К строительству привлекли «своего» — выпускника Коммерческого училища архитектора Александра Владовского. В Петербурге он строил мало и известен в первую очередь роскошным неоготическим особняком Безобразовой на Моховой улице, который сейчас занимает Театральная академия. Известно, что за чертежи и надзор за ходом строительства Владовский взял символическую тысячу рублей, а после того, как дом построили, сам несколько лет снимал в нём квартиру на первом этаже.

С архитектурной точки зрения здание не представляет собой большого прорыва, но заметно выделяется за счёт богатого и разнообразного декора — рельефов и лепки, вдохновлённых древнегреческой мифологией. На верхнем ярусе можно разглядеть рельефы с атрибутами богини мудрости Афины — изображениями сов и щита с головой Медузы горгоны. Также на фасаде можно увидеть голову бога Гермеса — символа торговли. А ключевым декоративным элементом стал гений Славы — один из духов-хранителей в римской мифологии, здесь представленный в облике юной девушки с крыльями и гирляндой из лавровых листьев в руках. Как водится, в народном сознании христианская символика в какой-то момент обошла мифологию и здание получило неофициальное прозвище «Дом с ангелом» — хотя никакого ангела на нём на самом деле нет.

Стены этого здания опалены стихами — если верить впечатлительным литераторам, которые в довоенное время сделали его одним из центров культурной жизни Ленинграда.

Со стороны Зверинской на фасаде можно увидеть мемориальную доску, посвящённую советскому поэту и писателю Николаю Тихонову, который жил здесь с 1922 по 1944 год. Его квартира в довоенное время была одним из центров литературной жизни Ленинграда: здесь бывали Владимир Маяковский, Ольга Берггольц, Вениамин Каверин и многие другие поэты и писатели. Автор романа «Молодая гвардия» Александр Фадеев так вспоминал квартиру Тихоновых: «Сколько нас, работников пера из всех республик и городов Советского Союза, ночевало под её гостеприимным кровом! Сколько стихов прочитано здесь на всех языках наших народов — стены этой квартиры опалены стихами».

Этот шестиэтажный дом был построен в 1910 году для Виктора Григорьевича Чубакова и его жены Ольги Михайловны — крупных домовладельцев, которым принадлежало сразу несколько зданий по обе стороны Невы.

Архитектору Вильгельму Ван-дер-Гюхту Чубаковы одновременно заказали два дома на Большом проспекте: здесь — на углу со Зверинской — и на пересечении с Каменноостровским проспектом. Второй, эклектичная махина с цепочкой эркеров, мог бы стать доминантой площади Льва Толстого, если бы его не затмил собой Дом с башнями Розенштейна — Белогруда. А здание на Зверинской, хоть и тоже нависает над перекрёстком эдакой громадой, выглядит куда легче и изящнее. Такой эффект достигается за счёт плавного изгиба угловой части дома, увенчанной парапетом с вазами и ажурной решёткой. При определённой фантазии в таком декоре можно увидеть параллели с ар-деко — архитектурным стилем, который в 1920-х вытеснит модерн и станет доминирующим в Европе и в США. Монументальность зданию придают арочные проёмы окон на первом этаже, выступающие углы эркеров и нейтральный, не перетягивающий внимание на себя лепной декор.

Создатель этого дома Александр Эрлих — архитектор, инженер-технолог. В Петербурге известно всего два здания, построенных по его проектам.

Историку архитектуры при упоминании Александра Марковича Эрлиха первым делом в голову придёт неоготический «дом-корабль» на улице Ленина. Именно там вождь мирового пролетариата несколько месяцев скрывался от царской охранки.

Первым же архитектурным опытом Эрлиха стало это здание на Зверинской.

Считается, что Александр Маркович занимался домостроительством больше из нужды, чем по зову сердца. В 1904 году он не без злоключений окончил Петербургский технологический институт: в 1899-м за участие в забастовке его на несколько лет выслали из столицы. Получив диплом, Эрлих около шести лет прослужил в Тамбове, а после вернулся в Петербург, где работал в Северо-Западных железных дорогах. В конце нулевых высокая конкуренция среди инженеров заставила его заняться частной архитектурной практикой.

Дом на Зверинской — на участке, которым Эрлих владел совместно с витебским мещанином Симеоном Григорьевичем Этингером, — был построен в 1910-м в сдержанной стилистике северного модерна. Основные приёмы этого направления вам уже знакомы по Дому с совами: гранитный цоколь, пузырчатая штукатурка, призванная имитировать фактуру горной породы, стрельчатые окна со скошенными углами. В этом здании к списку добавляется характерный растительный орнамент: лепнина с шишками на уровне третьего этажа, розетки на парадных дверях.

Изначальная архитектура была серьёзно искажена в 60-х: в доме тогда проходил капитальный ремонт, и мансарду переделали в полноценный шестой этаж. Интересна и современная история здания, которая вполне может служить редким для Петербурга примером эффективной добрососедской инициативы. В 2020-м активные жители дома отреставрировали метлахскую плитку в парадной, а после восстановили и оригинальные входные двери в полном соответствии с найденными историческими чертежами.

Последняя точка нашего маршрута — доходный дом Михаила Ивановича Грибкова, который также известен как Египетский дом. Внутри — интерьеры по мотивам древнеегипетских гробниц, снаружи — сфинксы и древние боги.

Как ни удивительно, в Петербурге целых три Египетских дома. Что ещё более удивительно, все они были построены в одном году — в 1913-м, причём разными архитекторами. Самое известное из них здание, авторства Михаила Сонгайло, расположено на Захарьевской улице. Два других расположились на Петроградке: это доходный дом Виноградова на Большом проспекте и дом Грибкова на Зверинской, наш сегодняшний герой. Как так вышло, что в одно и то же время трое архитекторов выбрали в качестве источника вдохновения настолько неочевидный мотив, неизвестно. Существует конспирологическая версия о связи с масонским движением — но большинство краеведов сходятся во мнении, что это лишь совпадение.

Египетский дом на Зверинской в этой троице второй по значимости. Построил его потомственный архитектор Николай Николаевич Никонов, сын епархиального архитектора Николая Никитича. О судьбе автора известно немного: в отличие от отца, создателя знаменитого дома-пряника на Колокольной, заметным архитектором Никонов-младший так и не стал. Помешала революция, и здание на Зверинской так и осталось единственной его самостоятельной постройкой. Ещё меньше известно о хозяине дома Михаиле Ивановиче Грибкове: почему костромскому малярному подрядчику пришло в голову так экзотично оформить свой дом — загадка.

Так или иначе, здание действительно впечатляет. Фасад с двумя выступающими эркерами украшают полуколонны и лепной декор с месопотамской и египетской символикой — змеями, лотосами, скарабеями и перьями богини Маат. На уровне четвёртого этажа над окнами можно разглядеть клинописные вставки, а под самой крышей — изображения сфинксов. Если вдруг у вас получится заглянуть в парадную, не упускайте возможность: внутренние интерьеры дома впечатляют не меньше, чем фасады. Они оформлены по мотивам древнеегипетских гробниц — с причудливыми маскаронами, лепниной и полуколоннами.

Если бы не «Остановка в пустыне» Бродского, сейчас о необычной судьбе этого места помнили бы лишь краеведы. Но самого поэта с этим адресом связывало большее, чем несколько красивых строк.

«Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь, дабы построить на свободном месте концертный зал…» — именно о БКЗ «Октябрьский» говорит Бродский в «Остановке в пустыне». Греческая церковь, о которой идет речь, — это Церковь Святого Димитрия Солунского у Лиговского канала, единственный греческий храм дореволюционного Петербурга. Здесь она простояла ровно век, пока её не разрушили в 1962-м. Место пустовало лишь несколько лет: совсем скоро там, где стоял храм, вырос крупнейший в Ленинграде концертный зал. Разрушение церкви и строительство БКЗ совпали с переломным моментом жизни для самого Бродского.

Тот стих он написал в 1966 году, вернувшись из ссылки в Архангельской области. Бродский был уже признанным поэтом. Но только на Западе: сборники выходили в переводах во Франции и Англии, Израиле и Югославии, готовились к изданию в США. А в Ленинграде лишь изредка публиковали его переводы или детские стихи. Зарубежные университеты и организации приглашали Иосифа на поэтические мероприятия. Но все его попытки получить выездную визу заканчивались отказами. «Такого поэта в СССР не существует», — бодро рапортовало в 1968 году советское посольство в Лондоне в ответ на очередное посланное Бродскому приглашение.

В итоге, после шести лет жизни в Ленинграде без права на полноценную работу и признание, поэта решили выслать из страны. В 1972 году Бродского, неожиданно для него самого, вызвали в ОВИР. И под угрозой очередного ареста настоятельно попросили эмигрировать. Он согласился и стал готовиться к отъезду из СССР. У него уже забрали паспорт, взамен выдав выездную визу, и до отлёта оставалась ровно неделя.

Именно здесь 18 февраля 1964 года прошло первое слушание ставшего печально известным процесса над поэтом. В результате Бродского отправили в ссылку на Север — пока его не спас неожиданно Жан-Поль Сартр.

«Судилище» — под такими заголовками распространялись в Советском Союзе стенограммы судебных процессов над Бродским. Первый из них проходил здесь, в здании Дзержинского районного суда Ленинграда — трёхэтажном особняке в стиле неоренессанс. Второй — неподалёку, в Клубе строителей на набережной Фонтанки. Подробные стенограммы дошли до нас благодаря Фриде Вигдоровой. Бесстрашная московская журналистка дословно задокументировала процесс, несмотря на недовольство судьи. И эти записи позже сыграли важную роль в истории.

Свидетелями защиты были поэт Наталья Грудинина и ленинградские профессора-филологи и переводчики Ефим Эткинд и Владимир Адмони. Они пытались убедить суд, что переводы Бродского выполнены на профессиональном уровне, а литературное творчество нельзя считать тунеядством. Свидетели же со стороны обвинения с поэтом не были даже знакомы: среди них оказались, например, рабочий-трубоукладчик и преподавательница основ марксизма-ленинизма. В результате судебного процесса поэту был вынесен приговор: высылка из Ленинграда на пять лет с обязательным привлечением к труду.

В Советском Союзе письма в защиту поэта подписали композитор Дмитрий Шостакович, писатели Самуил Маршак и Корней Чуковский. Но спасли Бродского стенограммы Вигдоровой, которые попали в западную прессу. В защиту Бродского поднялось целое движение. Считается, что ключевую роль в этой истории сыграло вмешательство Жан-Поля Сартра. Французский философ, известный своей симпатией к марксизму, в августе 1965 года написал письмо Анастасу Микояну. В нём Сартр, уповая на глубокую человечность председателя Президиума Верховного Совета СССР, просил защитить поэта. Неизвестно, дошло ли письмо до адресата, но в сентябре 1965-го Бродский был досрочно освобождён из ссылки, в которой провёл в итоге только полтора года.

В этот дом Иосиф Бродский, тогда совсем маленький, переехал со своей мамой в начале войны. Здесь они пережили первую блокадную зиму — и сюда же вернулись из эвакуации.

Отец поэта, Александр Иванович Бродский, служил военным фотокорреспондентом. А мать, Мария Моисеевна Вольперт, была бухгалтером. Изначально семья жила на углу Старо-Петергофского проспекта и Обводного канала в доходном доме, до революции принадлежавшем Софии Пазетти — вдове фотохудожника Анаклета Пазетти. После рождения сына Бродские провели в квартире на Обводном немногим больше года — а потом началась Великая Отечественная война. Бродского-старшего призвали на фронт, а в дом на Обводном попал снаряд, и Марии Моисеевне с маленьким Иосифом пришлось бежать. Она переехала к родственникам — в квартиру своей сестры Розы и её мужа Захара Кельмовича.

По меркам первых послереволюционных лет семья Кельмовичей считалась более чем обеспеченной. Изначально в их квартире было 11 комнат, но в конце 20-х их уплотнили до всего одной, 16-метровой. Там и поселились Бродские. Комната была обставлена скромной разномастной мебелью. Позднее Бродский вспоминал чёрный бюст Ленина на печке, который в более спокойные времена сменила мраморная статуэтка «какой-то женщины в чепце». А ещё — фотографию Сталина, много лет висевшую у него над кроватью, намекая случайному посетителю, в честь кого назвали ребёнка. Большинство радостных воспоминаний детства были связаны с отцом. После войны тот несколько лет проработал в фотолаборатории Военно-морского музея, и девятилетний Иосиф пользовался возможностью бродить по пустому музею после закрытия. Александр Иванович, к слову, научил фотографии и сына. И хотя по стопам отца Бродский-младший не пошёл, всю свою жизнь он много и хорошо снимал.

В общей сложности семья прожила в крохотной квартире на Рылеева 11 лет. И только в 1955-м они получили знаменитые «полторы комнаты» в расположенном по соседству доме Мурузи.

В доме Мурузи поэт жил с 15 лет — и до самой своей эмиграции. Именно здесь расположены знаменитые «полторы комнаты». А с недавних пор — и одноимённый музей.

Пройти мимо этого дома на перекрёстке Пестеля и Литейного невозможно: неомавританский фасад на фоне классицистической архитектуры бросается в глаза сразу. Экзотичный экстерьер — плод фантазии князя Александра Мурузи и архитектора Александра Серебрякова. Но не менее эффектна, чем внешний вид, литературная история здания. Здесь жили «декадентская Мадонна» Зинаида Гиппиус и её муж Дмитрий Мережковский — поэт, писатель и религиозный философ. А их соседом был друг Александра Блока поэт-символист Владимир Пяст. После революции в одной из квартир расположилась Студия переводчиков издательства «Всемирная литература». А позднее здесь же открылся петроградский Дом поэтов Николая Гумилёва. И наконец, именно здесь, в доме Мурузи, произошло полноценное воссоединение семьи Бродских.

В 1955-м им удалось обменять жильё на Обводном канале и улице Рылеева на одну большую просторную комнату. По тем временам советским гражданам полагалась жилплощадь из расчёта 9 квадратных метров на человека, а семье Бродских, состоящей из трех человек, удалось получить сразу 40. Излишек и стал поводом для шутки о «полутора комнатах».

Долгие годы о том, что в этом здании жил Бродский, напоминала только мемориальная табличка на фасаде. Но в 2020 году в доме открылся музей поэта. Это не типичный музей-квартира: обстановка не повторяет изначальную, но проникнуться атмосферой можно. Под руководством архитектора Александра Бродского (однофамильца, не родственника) стены очистили до красного кирпича и дранки, отреставрировали лепнину и финские печи. И наполнили пространство предметами, которые напоминают о жизни поэта. Вроде советского телевизора, пишущей машинки «Ундервуд» и коллекции книг, стоявших в шкафу Бродского. А на первом этаже работают книжный магазин и бар «Конец прекрасной эпохи», где можно выпить кофе или коктейль, листая альбом по искусству.

Будущий поэт не был прилежным учеником: оставался на второй год, а потом и вовсе сбежал на завод. Во флигеле здания на Моховой, 26, находилась общеобразовательная школа номер 191 — одна из пяти, в которых успел поучиться юный Бродский.

Иосиф Бродский пошел в школу, как и положено — в семь лет. А вот ушел из нее раньше срока — пятнадцатилетним подростком. За это время он сменил целых пять мест обучения. Первые три года провел в школе № 203 на Кирочной улице, неподалеку от дома. Она занимала здание дореволюционной немецкой женской гимназии Анненшуле. А та, что на Моховой, стала второй во внушительном списке поэта. Здесь он проучился еще три года.

Характеристики, выданные Бродскому классными руководителями в эти годы, диаметрально противоположны. В четвертом классе о нем говорили: "Мальчик — упрямый, настойчивый и ленивый. Домашнее задание выполняет письменно очень плохо, а то и совсем не выполняет, грубый, на уроках шалит, мешает проведению уроков… Может быть отличником, но не старается". А в шестом юный Бродский неожиданно превратился в "пионера с отличной дисциплиной". Впрочем, в седьмом классе дисциплинированный пионер вновь перестал стараться — получил четыре двойки и был оставлен на второй год. Это случилось уже в третьей школе, в Соляном переулке.

Первую попытку сбежать из системы образования Бродский предпринял еще в 14: пытался поступить в морское училище, но ему отказали. В итоге школу он бросил в 8 классе, посреди учебного года — ушел на завод фрезеровщиком. Впоследствии он сменил еще несколько профессий, не требующих специального образования — от работы в морге до помощника в геологических экспедициях.

Сам Бродский вспоминал о пяти своих школах без энтузиазма. Говорил, что все в нем бунтовало против школьных порядков. Биограф поэта, литературовед Лев Лосев, связывает эти сложности с самим устройством советского обучения. Зубрежка и подавление чувства собственного достоинства, пропаганда — все это претило свободолюбивому Бродскому с самого детства.

Здесь, на творческих вечерах молодых поэтов, Иосиф Бродский начинал свой путь к публике. И уже тогда, по воспоминаниям слушателей, совсем мальчишкой, срывал аплодисменты.

В дореволюционные времена здесь, на Литейном, располагался Департамент уделов. Изначально представительный особняк с греческим портиком, фигурами кариатид и львиными головами под карнизом предназначался для Ивана Васильевича Пашкова, владельца уральских заводов. Но почти сразу перешёл в руки чиновникам, и в 1857 году здесь открылся Департамент уделов. В этом качестве дом и отметился в русской литературе — в поэзии жившего в доме напротив Николая Некрасова. Его знаменитое стихотворение «Размышления у парадного подъезда» вдохновила реальная сценка, разыгравшаяся у входа в департамент: дворники и городовой отгоняли от входа пришедших по какому-то делу крестьян.

После революции в здании продолжили размещать всевозможные конторы и организации. Среди них оказался и Всесоюзный научно-исследовательский геологоразведочный институт, ВНИГРИ, где время от времени устраивали вечера для молодых поэтов. Через связь с геологией на них и попал Иосиф Бродский.

Он, бросив школу, сменил немало профессий, не требовавших особой квалификации. Среди всех занятий, которые успел попробовать Бродский (официально их было не меньше дюжины), была и работа в геологических экспедициях. Именно так Бродский побывал на Дальнем Востоке, в Якутии и на Каспии. Примерно в это же время он начал писать стихи — и публично читать их на поэтических вечерах. Одно из таких выступлений в феврале 1961 года подробно описал поэт и геолог Сергей Шульц. Он вспоминал, что Бродский, которому было тогда около двадцати, выглядел очень молодо — рыжим пареньком лет шестнадцати «в ослепительно белой рубашке». Но стихи его уже производили на публику сильное впечатление. Их хорошо знали и ждали, а выступления поэта сопровождали выкрики с просьбами почитать любимые — «Одиночество», «Элегию» и «Пилигримов».

В доме, ставшем Музеем Анны Ахматовой, Иосиф Бродский никогда не был. Но именно здесь хранится самая большая в Петербурге коллекция его личных вещей.

В садовом флигеле Шереметевского дворца, после революции перестроенном под коммуналки, Анна Ахматова прожила почти 30 лет — до 1952 года. А вот Иосиф Бродский здесь никогда не был. С великой русской поэтессой их познакомили в начале 60-х, когда Ахматова уже переехала: жила то в квартире в доме писателей, то в Комарово на даче. Но именно в скромном трёхэтажном здании на Литейном хранится коллекция вещей Бродского — самая большая в его родном Петербурге.

Вышло это почти случайно: после смерти родителей поэта нужно было что-то делать с вещами из знаменитых «полутора комнат» в доме Мурузи. Сам Бродский в тот момент вернуться ещё не мог. И друг Иосифа писатель Яков Гордин предложил отдать часть только что открывшемуся музею. А уже после смерти самого поэта его вдова Мария Соццани-Бродская и Фонд наследственного имущества Бродского отправили сюда и вещи из его дома в Массачусетсе, а также из квартиры в Бруклине.

В 2005 году в небольшом зале на первом этаже открылась экспозиция «Американский кабинет Бродского». Выглядело пространство как настоящий рабочий кабинет: вот письменный стол, настольная лампа, кресло. Здесь же — часть библиотеки поэта и его коллекция почтовых открыток. В 2021-м экспозицию полностью переделали. Под своеобразный музей в музее отдали более просторный кабинет на третьем этаже. Разместили в нём более 1000 предметов, назвав экспозицию «Натюрморт». От классического музейного подхода со строгими витринами и сопроводительными текстами кураторы отказались — пространство больше напоминает лавку старьёвщика или склад реквизита. В хаотичном нагромождении мебели и вещей можно встретить и плащ, и печатную машинку, и даже коллекцию оловянных солдатиков. И каждые 12 минут в зале включают запись, на которой поэт читает стихотворение «Натюрморт»: «Вещи и люди нас окружают. И те, и эти терзают глаз. Лучше жить в темноте».

Здесь хранится бумажный архив Бродского: все его записи первых тридцати лет жизни. В коробках, многие из которых ещё даже не распакованы, до сих пор много тайн — и одна стихотворная ода любимому коту Пасику.

Покидая Советский Союз, Бродский взял с собой минимум — положил в чемодан пишущую машинку и пару-другую рубашек. Остальные вещи остались в Петербурге. Так что после смерти родителей Бродского друзьям пришлось решать, что с ними делать. Личные вещи, как уже говорилось, принял на хранение Музей Ахматовой. Но остался ещё гигантский бумажный архив: черновики, фотографии, рисунки, записные книжки… Всё это друзья Бродского в итоге передали в отдел рукописей Российской национальной библиотеки.

«Гигантский» в данном случае не преувеличение. Только личные письма и дневники занимают около 20 коробок. И они до сих пор, к слову, стоят нераскрытыми: незадолго до смерти Бродский попросил библиотеку на 50 лет закрыть к ним доступ. Очевидно, по той же причине, по которой выступал против биографических книг о себе. В одном из писем Бродский объяснял, что такие очерки слишком упрощают представление о личности поэта: «А, всё понятно. Диссидент. За это ему Нобеля и дали». Срок этого запрета истекает только в 2046 году. Впрочем, литературная часть архива, на которую ограничения не распространяются, большей частью тоже изучена не слишком хорошо. Например, ранние стихи начала 60-х так и не были опубликованы. Против выступила Энн Шелберг, литературная душеприказчица поэта: сам Бродский не любил своё раннее творчество.

Для широкой публики библиотека открывала доступ к архиву только однажды, в 2012 году: к сорокалетию со дня эмиграции поэта устраивали большую выставку. Показали письма из ссылки и переводы, детские и юношеские фотографии, школьные тетради и дневники. И, конечно, рукописи ранних стихов. Среди которых нашлась ода, написанная в честь кота Пасика — любимца матери Бродского. Сейчас взглянуть на архив просто так не получится: он открыт только для филологов и литературоведов, изучающих творчество поэта.

Именно из этого здания, где в советское время располагалась редакция газеты «Вечерний Ленинград», пошла травля поэта. Началом истории, закончившейся изгнанием, стала статья «Окололитературный трутень».

Суровое здание «Лениздата», построенное в 60-х, резко выделяется на фоне окружающей его исторической застройки. Именно таким архитекторы задумывали ленинградский дом прессы — максимально строгим, начисто лишённым декоративного убранства. Здесь разместили дирекцию одноимённого издательства, а также редакции крупнейших ленинградских и областных газет. В том числе газеты «Вечерний Ленинград», сыгравшей особую роль в жизни Иосифа Бродского.

В 1963 году после выступления Никиты Хрущёва на пленуме ЦК КПСС в Советском Союзе началась кампания по борьбе с тунеядством. И одной из первых её жертв стал Бродский. При этом под определение тунеядца поэт не особенно подпадал. Пусть и с перерывами, но он работал: издательства заказывали ему переводы, а его стихи для детей время от времени публиковали в газетах. Катализатором в этом процессе стала статья под заголовком «Окололитературный трутень», вышедшая в «Вечернем Ленинграде» 29 ноября 1963 года. Авторы клеймили Бродского за «паразитический образ жизни», «формализм» и «упадочничество». При этом, правда, путали его стихи с произведениями других поэтов — и даже выдумывали отдельные строчки.

17 декабря правление ленинградского Союза писателей согласилось передать поэта общественному суду и вынесло решение просить прокурора возбудить против Бродского уголовное дело. В январе газета «Вечерний Ленинград» опубликовала подборку писем читателей с требованиями наказать «тунеядца Бродского». Авторы этих писем с творчеством поэта, конечно, знакомы не были, но требовали сурового наказания и обязательной высылки из Ленинграда. Спустя месяц Бродского арестовали.

Дом Марианны Басмановой относительно всех прочих точек нашего маршрута стоит особняком. Но без женщины, которой посвящена почти вся любовная лирика Бродского, маршрут был бы неполным.

Угловой дом на пересечении улицы Глинки и проспекта Римского-Корсакова для большинства петербуржцев связан с семьёй Бенуа. Это фамилия дала городу несколько поколений архитекторов и художников. Но для Бродского это место стало особенным по иной причине. Здесь жила Марианна Басманова, главная его любовь и муза. С молодой художницей двадцатилетний поэт познакомился на вечеринке у композитора Бориса Тищенко в 60-м.

О самой Марианне известно мало: она не давала интервью, не публиковала мемуаров. И даже в интернете можно найти лишь две-три её фотографии. Поэтому о её характере, привычках и даже внешности можно судить только по редким воспоминаниям друзей и знакомых. Говорят, по характеру Марианна была противоположностью Бродского. Молчаливая, скрытная, в больших компаниях за весь вечер не произносила и пары слов. Но почти сразу после знакомства между Басмановой и Бродским завязались близкие отношения — они ругались, расставались и снова сходились на протяжении шести лет. Кульминацией сложной любовной драмы стал январь 1964-го. В разгар травли Бродский по совету друзей уехал в Москву. Марианна же осталась в Ленинграде и завела роман с другом Бродского, поэтом Дмитрием Бобышевым. Узнав о двойной измене, Иосиф, позабыв обо всём, вернулся в Ленинград — и попытался покончить с собой. Но окончательно разошлись они с Марианной лишь в 1968 году, вскоре после рождения общего сына.

Стихи, посвящённые М. Б., Бродский называл «главным делом своей жизни». Первые стали появляться сразу же после знакомства. Продолжал Бродский посвящать Марианне стихи и после разрыва. Последний датирован 1989 годом: «Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил, но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум, ещё одна жизнь. И я эту долю прожил».

Витебский вокзал — самый первый вокзал России. Уже тогда это был не просто объект инфраструктуры, но настоящий аттракцион: горожане собирались здесь, чтобы посмотреть на прибытие поезда.

Для этого зрелища даже создали специальный сигнальный гудок, поначалу пугавший зрителей. Позже его заменили органной музыкой. Деревянное здание, открытое в 1837 году, обслуживало только что построенную Царскосельскую железную дорогу. А открытие нового в 1904 году, уже каменного, совпало по времени с появлением кинематографа. Его оснащение поражало современников не меньше фильмов братьев Люмьер. Вокзал в стиле модерн построили, применяя самые передовые технологии: от обнажённого несущего каркаса, как на вокзалах Кингс-Кросс и Орсе, и чугунных арок (привет Эйфелю!) до ноу-хау тех лет — лифтов, транспортёров и электрического освещения.

За сотню лет вокзал пережил несколько реконструкций, но все были бережными, так что почти все ключевые архитектурные детали сохранились до наших дней. Последние 20 лет здесь проходит поэтапная реставрация, которая должна в точности вернуть зданию его изначальный облик. В порядок привели вестибюли, чугунные лестницы, помещение ресторана, который помнит Анненского и Ахматову, перроны и росписи.

За столетнюю историю вокзал много раз становился площадкой для киносъёмок. Роскошный застеклённый дебаркадер в советских фильмах о Шерлоке Холмсе исполнял роли крупнейших лондонских вокзалов Виктория и Паддингтон. Во внутреннем атриуме, у памятника строителю первой в Российской империи железной дороги, милиционер проверял документы у только что сошедшего с поезда героя Сергея Бодрова в фильме «Брат». Этот же атриум можно увидеть и в трагикомедии Эльдара Рязанова «Вокзал для двоих». Там Витебский вокзал играет роль железнодорожной станции вымышленного провинциального Заступинска. Если будете пересматривать фильм, обратите внимание на детали: колоритный советский буфет с выпечкой и бочковым кофе, который в 80-е работал в центральном зале ожидания, или ряды телефонных автоматов.

Самая известная киноистория любви, снятая в Петербурге, — это, без всяких сомнений, «Питер FM» Оксаны Бычковой. И в этой картине у дома Капустина совершенно особая роль. Можно сказать, третья по значимости — после самих главных героев.

Этот дом, своим внушительным объёмом и причудливыми фронтонами выступающий на фоне скучной фоновой застройки, не зря сравнивают со скалой: смотреть на него нужно издалека. Построен он был в 1912 году по заказу Константина Капустина — учредителя первого в Петербурге клуба автолюбителей и заядлого гонщика. К строительству собственного доходного дома на набережной Фонтанки он привлёк мастера северного модерна Алексея Бубыря, своего бывшего однокурсника. Среди знаковых построек архитектора, которые наверняка вам знакомы, — дом Бассейного товарищества на улице Некрасова и доходный дом Визлер на углу Ковенского переулка и улицы Радищева. Но всё-таки главным, самым эффектным и значительным объектом в наследии Бубыря краеведы считают именно дом Капустина.

По-настоящему широкая слава пришла к зданию в 2006 году, после выхода «Питер FM» — романтической комедии Оксаны Бычковой. Дом Капустина сыграл в картине едва ли не главную роль — стал архитектурным символом любви главных героев.

Персонаж Евгения Цыганова, архитектор Максим, приходит на Фонтанку, чтобы сделать наброски здания. А у радиоведущей Маши, его телефонной возлюбленной, изображение того же доходного дома висит над рабочим столом. На Фонтанке разворачивается и финальная сцена — когда уже потерявшие надежду на встречу влюблённые проходят мимо друг друга прямо напротив дома Капустина. Нужно сказать, что с момента выхода фильма здание заметно похорошело: его привели в порядок и отреставрировали, отчасти лишив его налёта романтической запущенности. Впрочем, на популярности здания это ничуть не сказалось: взглянуть на место съёмок самой успешной петербургской киноистории о любви по-прежнему толпами приходят туристы и влюблённые парочки.

Семимостье — пожалуй, одна из самых красивых локаций Петербурга, расположенных вдали от привычного туристического центра. По легенде, здесь исполняются любые желания — при соблюдении одного очень простого условия.

Обычно туристы разворачиваются уже у Мариинского театра, максимум доходят до Николо-Богоявленского морского собора. Тем временем по-настоящему впечатляющий вид на собор открывается как раз со стороны Фонтанки. Отсюда отлично видны и хрупкая башня колокольни, и Никольский сквер, и, конечно, мосты. Если встать на Пикаловом мосту, можно увидеть сразу семь: Красногвардейский, Ново-Никольский, Старо-Никольский, Смежный, Могилёвский, Кашин и проступающий вдалеке Торговый. Городские легенды приписывают этому месту магическую силу: считается, если загадать желание, поочерёдно разглядывая все мосты, оно непременно сбудется.

Но это место интересно и без магии. Первый в России морской собор был построен в 1762 году по проекту архитектора Саввы Чевакинского. Двухъярусный собор с золотым пятиглавием, способный одновременно вместить до пяти тысяч человек, был одним из немногих петербургских храмов, который не закрылся даже после революции. В советском кинематографе его можно встретить в знаменитой «Иронии судьбы» Эльдара Рязанова: здесь снимали один из эпизодов ночной прогулки героини Барбары Брыльской. Надя гуляет вдоль канала Грибоедова, а потом пересекает пешеходный Красногвардейский мост.

Но по-настоящему грандиозно переплетение мостов Семимостья использовано в историческом блокбастере «Серебряные коньки», действие которого происходит в Петербурге конца XIX века. Значительная часть событий в фильме разворачивается на льду петербургских рек. Ради съёмок в 2019 году участок Крюкова канала вдоль Никольского сада застелили голубыми досками, что вызвало в соцсетях лавину удивлённых комментариев. Оказалось, что с помощью досок команда укрепляла слабый лёд, чтобы актёры могли спокойно кататься по нему на коньках, а режиссёр Михаил Локшин смог в полной мере использовать локацию для съёмок своей новогодней сказки.

Этот дом, построенный до революции, опередил время: пролетарский быт заинтересовал его создателя ещё до того, как пролетариат пришёл к власти. Такая несвоевременная страсть едва не разорила идейного архитектора.

На фоне старомодной застройки района дом № 8 на углу Псковской и улицы Володи Ермака явно выделяется. Семиэтажное строение с мансардой и занятными башенками кажется здесь почти небоскрёбом. В 1913 году его построил архитектор Владимир Кондратьев — человек передовых по меркам начала XX века взглядов, которые стоили ему серьёзных финансовых и репутационных потерь. Его главным, так и не реализованным предприятием было «Общество взаимного благоустройства жизни семейных рабочих», которое предполагало возведение целого рабочего городка с домами-коммунами на Обводном канале. Проект так и не был реализован из-за противодействия чиновников и поставил своего идеолога на грань разорения. Чтобы раздать долги, Кондратьеву пришлось продать почти всю принадлежавшую ему землю. На одном из оставшихся участков он и решил возвести собственный доходный дом.

От своего интереса к скромному пролетарскому быту Кондратьев не отошёл и здесь. По меркам начала века условия были спартанскими: квартиры небольшие, не больше трёх комнат, ванные только в самых дорогих. Плюс неудобная, причудливая планировка с узкими коридорами и маленькими кухнями, за которые современные жители сравнивают местные квартиры с хрущёвками. Революцию домовладелец приветствовал, и даже добровольно передал свою недвижимость советскому правительству.

Само здание и спустя сто лет заметно выделяется на фоне регулярной застройки. В 2018-м крыша дома Кондратьева стала съёмочной площадкой фильма «Лето» Кирилла Серебренникова. В финале картины под песню «Моё настроение» Виктора Цоя сюда поднимаются персонажи Ромы Зверя и Никиты Ефремова, чтобы полюбоваться выдающимся видом на городские крыши и торчащие на горизонте краны «Адмиралтейских верфей».

Дом шоколадного короля, как дом Веге часто называют экскурсоводы, не раз снимался в кино. Но куда богаче культурная история другого здания, расположившегося по соседству.

Это тяжеловесное, похожее на крепость здание было построено в 1914 году по заказу Роберта Веге, отставного полковника и владельца Киновеевского ультрамаринового завода. Проект разработал архитектор Сергей Осипович Овсянников. И в оформлении можно увидеть немало отсылок к петербургским памятникам. Например, здесь есть свои атланты, напоминающие тех, что украшают портик Нового Эрмитажа, и дельфины — как на перилах Аничкова моста. Тяжеловесное, богато украшенное здание часто использовали режиссёры. В 1970-х здесь снимали сериал «Рождённая революцией» и двухсерийный приключенческий фильм «Достояние республики». А в 1992 году дом Веге появился в фильме «Белые ночи» —интерпретации повести Достоевского.

Если пройти мимо дома Веге по набережной Крюкова канала, два любопытных здания следом за этой мрачной громадой — манеж и конюшни сенатора Александра Половцова. Хотя комплекс предназначался для тренировки скаковых лошадей, уже более 80 лет здесь располагается «Лендок», одна из крупнейших в Советском Союзе документальных киностудий. Основана она была в 1932 году и не прекращала работу даже в годы Великой Отечественной войны. Тогда сотрудники студии работали на фронте, а оставшиеся в осаждённом городе операторы снимали хронику блокады. В здание на Крюковом канале студия переехала сразу после войны. Дважды картины, снятые на «Лендоке», номинировались на премию «Оскар». Это были «Воспоминания о Павловске» Ирины Калининой и «Советская элегия» Александра Сокурова.

Первые два десятилетия после распада Советского Союза студия едва выживала, потеряв государственные заказы, и казалось, дело идёт к закрытию. Но нет. В 2014 году концепцию студии обновили, превратив её в многофункциональное пространство, где теперь не только снимают документальное кино, но и проводят фестивали и кинопоказы, устраивают открытые лекции и курсы для кинодокументалистов.

Мариинский театр — одна из главных достопримечательностей Петербурга. Здесь проходили премьеры балетов Чайковского и опер Мусоргского, здесь выступали Фёдор Шаляпин и Анна Павлова, Галина Уланова и Михаил Барышников.

История Мариинского началась в 1783 году при Екатерине II, когда на Карусельной площади — так тогда называлась Театральная — начал работать Каменный театр, специализировавшийся на оперных и балетных постановках. В 1848 году по проекту Альберто Кавоса на площади построили второе культурное учреждение — театр-цирк. А когда в 1859-м он сгорел, Кавос возвёл на его месте новое здание. Этот новый театр и получил название Мариинский — в честь императрицы Марии Александровны.

Мало кто знает, что новое здание вписано в сохранившиеся стены сгоревшего театра-цирка. Этим объясняются особенности архитектуры: куполообразная крыша, причудливая конфигурация боковых флигелей — надстроенных конюшен — и хаотичная внутренняя планировка служебных переходов и помещений.

Сейчас Мариинский — целый театральный комплекс, включающий три ключевых здания: историческую сцену, вторую сцену и концертный зал, построенный на месте бывших театральных мастерских. Главной архитектурной доминантой нового времени стала вторая сцена, расположенная на другой стороне Крюкова канала. Строить корпус должен был звёздный француз Доминик Перро, но в итоге контракт достался канадским архитекторам. И их проект вызвал волну споров среди горожан. Впрочем, даже критики признали: в вечернее время расцвеченное изнутри ониксом и кристаллами здание выглядит эффектно. Таким его можно увидеть в фильме Анны Матисон «После тебя» о судьбе бывшего балетного солиста с трудным характером.

А историческая сцена наиболее эффектно представлена в нашумевшей картине Алексея Учителя «Матильда» В фильме показана закулисная жизнь Мариинского театра столетней давности, и это прекрасная возможность оценить, как с течением времени изменилось само искусство балета.

Центр площади Труда занимает загруженная автомобильная развязка, и в час пик здесь часто собираются пробки из машин, стремящихся пересечь Благовещенский мост. Тем не менее туристам и горожанам всё же есть на что здесь посмотреть.

Вытянутая площадь, которая до революции называлась Благовещенской, образовалась в середине XIX века, когда при строительстве Благовещенского моста участок Крюкова канала был заключён в подземную трубу. Своё изначальное название площадь и мост получили от располагавшегося здесь полкового храма Конногвардейского полка во имя Благовещения Пресвятой Богородицы. После революции площадь переименовали, а церковь снесли — под предлогом того, что она мешала развитию трамвайного движения.

Главное украшение площади сейчас — Дворец труда, он же Николаевский дворец. В 1861 году эклектичное здание было возведено архитектором Андреем Штакеншнейдером как резиденция для великого князя Николая Николаевича. В 1894-м дворец был выкуплен казной для размещения института благородных девиц, а после революции его передали профсоюзам. Они занимают большую часть здания до сих пор.

Одно из неочевидных по меркам современной урбанистики решений — подземный пешеходный переход под площадью. Он появился здесь в 1999 году. Изначально задумывалось, что этот переход станет петербургским аналогом московского «Охотного ряда» — подземным торговым комплексом с магазинами и ресторанами. Для этого в центре площади построили стеклянный купол — пирамиду, а сам переход сделали максимально просторным. План, впрочем, не сработал: торговые площади остались невостребованными и бойкой торговли под землёй в Петербурге не случилось.

В 2006 году только что построенный переход был использован для съёмок комедийной мелодрамы «Мне не больно» культового петербургского режиссёра Алексея Балабанова. По сюжету герой Александра Яценко Миша спускается здесь на несуществующую станцию метро. Чтобы придать короткой сценке достоверности, над одним из подземных переходов повесили логотип петербургского метрополитена и установили стелу-указатель в духе московского метрополитена.

Исаакиевский собор интересен и сам по себе, но ещё интересней становится, если подняться на колоннаду: район Коломны просматривается оттуда полностью. Кроме того, это место действия одного из самых романтичных фильмов о Петербурге.

Исаакиевский собор — один из главных символов Петербурга. Четвёртый по величине христианский храм в мире строили 40 лет, с 1818 по 1858 год, по проекту Огюста Монферрана. И потратили баснословные по тем временам 23 миллиона рублей серебром. Ненадёжный петербургский грунт требовал сложных инженерных решений: чтобы собор не ушёл под землю, под него пришлось вбить 12 тысяч еловых свай и разработать революционную конструкцию купола, заменив кирпичную кладку металлом. На оформлении тоже не экономили: на декор ушло 400 килограммов золота, 16 тонн малахита, 500 килограммов лазурита — и это ещё не полный список.

Отдельного внимания и посещения заслуживает колоннада собора. Наверное, самый яркий кинематографический образ, связанный с колоннадой, — это фильм «Прогулка» Алексея Учителя, снятый в разгар подготовки к празднованию 300-летия Санкт-Петербурга. По сюжету герои картины поднимаются на колоннаду наперегонки, а наверху Оля, которую играет Ирина Пегова, теряет сознание, то ли от усталости, то ли от страха высоты. Последнее было бы неудивительно. Долгое время колоннада и впрямь была самой высокой доступной туристам обзорной точкой в городе. Такое положение вещей, впрочем, изменится совсем скоро, когда в Приморском районе откроется общественно-деловой комплекс «Лахта Центр» с собственной смотровой площадкой на высоте 360 метров. А пока полюбоваться самым высоким небоскрёбом Европы можно с колоннады Исаакия. Башня «Лахта Центра» - штаб-квартира «Газпрома» - возвышается над землёй на 462 метра — это более десяти Исаакиевских соборов в высоту. Новая смотровая площадка станет настоящим аттракционом с использованием технологий из арсенала кинематографа: горожане смогут посмотреть на Петербург и его окрестности через телескопы с эффектом дополненной реальности, способной превратить пасмурный день в солнечный.